Жизнь одного химика. Том 2 - Страница 13

В мое отсутствие в Петрограде восстание большевиков окончилось полной их победой; юнкера разных Военных Училищ, единственно оказывавшие большевикам сопротивление, сдались при условии, что они будут выпущены на свободу. В моей казенной квартире, помещавшейся на дворе Артиллерийской Академии и Училища, во время моего отсутствия солдатами был произведен обыск в присутствии нашей служанки, причем было взято только холодное оружие и с моего письменного стола очень хороший большой перочинный нож. В Академии уже был назначен политический комиссар-рабочий с Арсенала, очень симпатичный человек, которому я рассказал все, что случилось в Москве, а также со смехом упомянул о первой экспроприации моего пиджака, как дань пролетарской революции. Академия и Училище находились на Выборгской стороне, в рабочем квартале Петрограда, и так как в них были великолепные залы, то первоначально большое количество митингов происходило в этих помещениях. Один или два раза приезжал на митинг и Ленин, но пробраться на митинг было очень трудно, и потому мне не пришлось ни разу услыхать митинговые речи вождя революции.

В манеже Артиллерийского Училища был устроен склад боевой амуниции и снаряжения, и к ним на двор день и ночь приезжали грузовики, привозившие и отвозившие всякого рода оружие. Жизнь в Академии и Училище совершенно замерла, и мы все, живущие на казенных квартирах переживали очень тревожное состояние. Конечно, с первых же дней Октябрьской революции я, не дожидаясь распоряжения нового правительства, снял погоны со всех мундиров и пальто; но и без погон форменная одежда, в особенности генеральская, с красной подкладкой шинели сразу выделяла мою принадлежность к царской армии. Не имея возможности сразу достать необходимое количество штатской одежды, я был принужден носить военную форму, а эта последняя дразнила рабочих и солдат, подобно тому, как красный плащ раздражает быка, и побуждал их безнаказанно оскорблять нашего брата. Помню один раз в трамвае на Литейном проспекте мне пришлось подвергнуться длительному оскорблению со стороны каких то товарищей, которые увидав мою генеральскую форму, и приметив мой моложавый вид, стали издеваться, говоря: каких молокососов Николай производил в генералы, это все — его прихвостни, гадюки, что их жалеть, и т. п. Приходилось терпеть и не обращать внимания. Единственная моя служба в ноябре и декабре 1917 года заключалась в хождении в Химический Комитет и на заседания Физико-Математического Отделения Академии Наук. В Химическом Комитете деятельность почти совсем замерла, так как мы не могли получить донесений со всех заводов, нам подведомственных, а, кроме того, все уже сознавали, что войне конец. Началось повальное дезертирство с фронта, и на улицах Петрограда можно было наблюдать массы солдат, едущих домой с Северо-Западного фронта и из Финляндии. Солдаты шли по улицам в полном снаряжении, приходили на вокзалы и требовали немедленно поездов для отправки их домой, угрожая убийствами в случае отказа. Петроград представлял ужасную картину, в особенности было жутко по вечерам, так как улицы были безлюдны, освещение было слабое, автомобилей и извощиков не существовало, а на улицах валялись трупы подохших от голода лошадей.

Высший персонал Химического Комитета в значительной части не сочувствовал большевистской революции и просил меня созвать митинг для обсуждения вопроса о прекращении занятий в Химическом Комитете и о присоединении к забастовке, которая была об’явлена служащими государственных учреждений. Я созвал такой митинг, дал высказаться некоторым ораторам (насколько помню, главным образом докторам газового и противогазового отделов) и затем об’явил, что никакой забастовки в Химическом Комитете быть не может, так как мы военные люди, не имеем права прекращать исполнение своих обязанностей в то время, когда страна находится в состоянии войны, и должны подчиняться тому правительству, которое в данный момент держит власть в своих руках и ответственно за все свои деяния. Несомненно, я навлек на себя неудовольствие большинства персонала Химического Комитета, но мое твердое решение и авторитет сделали свое дело, и мы продолжали свою деятельность, не бастуя ни одного дня, до полной сдачи Химического Комитета в Артиллерийский Комитет, которая последовала весной 1918 года, вскоре после заключения Брест-Литовского мира.

Я могу только отметить, что вскоре после Октябрьской революции в Химический Комитет был назначен большевистский комиссар Т. Слободский, молодой человек из комиссариата Внешней Торговли. По своему внешнему виду он не внушал того страха, какой в то время всегда связывался с представлением о большевике, как о человеке с страшными чертами лица, безаппеляционными суждениями и твердым характером. Т. Слободскому было 28 лет от роду, он не был настойчив в своих взглядах, ничего не понимал в нашем деле и мало им интересовался. По моему, он просто выполнял, как говорят, тот номер, какой ему достался. Я был с ним в самых хороших отношениях и он нисколько не мешал нашему делу. Ранней весной 1918 года он был командирован в Германию, где он был убит, — вероятно, совершенно случайно.

На первом заседании Физико-Математического Отделения Академии Наук некоторыми академиками также был поднят вопрос о признании большевистского правительства. Председательствовал президент Академии Наук, покойный А. П. Карпинский; вице-президентом в то время был математик В. А. Стеклов, а непременным секретарем — С. Ф. Ольденбург. Присутствующих членов Академии Наук было около 12-13 человек. Некоторые старые академики ратовали за то, чтобы мы выразили немедленный протест против захвата власти большевиками, политическая программа которых была совершенно неприемлема для подавляющего числа граждан. Я был в то время самым молодым академиком, недавно избранным, но, тем не менее, я решил высказать свое мнение для того, чтобы отвратить Академию от бесполезного выступления. Я стал на ту точку зрения, что в стране власть может перейти только в те руки, которые настолько сильны, что могут создать правительство, способное управлять страной. Если в стране найдутся силы, которые, видя полное недовольство масс этим правительством, будут в состоянии заставить существующее правительство капитулировать, то совершится переворот, и новые лица придут к власти. Мы, интеллигенты, представляющие тонкую прослойку в толще масс, не имея за собой никакой опоры, не должны в настоящее время делать каких-либо выступлений и еще более усложнять и без того тяжелое положение, — в особенности, принимая во внимание, что мы находимся в состоянии войны. Что касается отношения каждого из нас к большевистскому правительству, взявшему ныне власть в свои руки, то это наше «святая святых», и никто не заставляет теперь высказать нашу симпатию или антипатию к новой власти; и при царском режиме многие из нас не сочувствовали самодержавному правлению, но это не мешало нам честно выполнять наш долг перед страной и продуктивно работать. После такого обмена мнений прения были прекращены, и больше вопрос о порицании Советской власти никогда не поднимался, — за исключением некоторых выпадов академиков И. П. Павлова и Маркова; последний, получив как то сапоги по ордеру, принес их на заседание и демонстрировал их полную непригодность, сопровождая при этом неуместными выражениями по отношению к советской власти.